— Это ты меня кончать собрался? Ну так чего ты ждешь? Я всегда знала, что это произойдет когда-нибудь! Чего ты тянешь, сукин сын крезанутый?!

Он внимательно читал ее мысли.

— Уймись. Я сам знаю, как трудно не съехать с катушек. Ты — то, чем научила тебя быть жизнь. Вот только дурой не будь, если можешь этого избежать. Глупость не способствует выживанию. Именно она и сгубила многих последних в своем роде.

— ЧТО ты за дьявол такой?! — вырвалось у нее. Он с улыбкой протянул ей поднос с овощами.

— Морковка? Ты какая-то хренова морковка?! — завопила она.

— Ну, не совсем, — откликнулся мысленный голос. — Но не от таких отца и матери, как ты. Не от таких отца и матери, как все прохожие на улицах Парижа. И ни один из нас не умрет.

— С чего ты вздумал МЕНЯ защищать?

— Последние спасают последних. Все просто как апельсин.

— Чего ради? Для чего тебе меня спасать?

— Для тебя… Для меня…

Он начал раздеваться. Теперь, в голубоватом свете, стало видно, как бледна его кожа. Не того оттенка, как тональный крем на его лице, и не совсем белая. Словно зеленоватый огонь мерцал под упругой гладкой кожей.

Во всем прочем он был абсолютно человечен; совершенно сложен, возбуждающе мужественен. Она ощутила отклик своей плоти на его наготу.

Он приблизился и бережно, неторопливо, без малейшего сопротивления с ее стороны начал снимать с нее одежду. Она заметила, что из косматого порождения ночи превратилась в прежнюю Клэр. Когда совершилась эта перемена?

Все словно происходило помимо ее воли.

Уже давно, давным-давно она привыкла держать все в своих руках. Свою жизнь, жизнь тех, с кем ее сводила судьба, саму судьбу. Но теперь она беспомощна — и охотно отдает себя в его власть. Страх отпустил ее, уступив место совсем иному чувству.

Когда они оба оказались наги, он уложил ее на ковер и начал любить медленно, нежно. Ей казалось, что ярко-зеленые растения в теплице, чуть вздрагивая, тянутся к ним. И могучая сила слила их воедино в таинстве неизведанном, как новизна их встречи, и древнем, как луна.

Сквозь окутывавший ее дурман страсти донесся его шепот:

— Есть так много съестного…

Впервые в жизни она не слышала шороха преследующих ее шагов.

Майкл Ньютон

Глаза в спальне

В «Галерее Экстаза» его знали. То есть узнавали его лицо, залысины, деловой костюм (неизменно серый или черный), плащ, который он надевал или носил с собой каждый день, независимо от погоды. Никто не знал его имени, но это не имело значения. Деньги у него были, а сцен он не устраивал.

Майло Гримдайк был завсегдатаем. Он был предсказуем, приходил в начале седьмого каждую пятницу, брал два жетона по пять долларов, отводя взгляд от лица кассира, и быстро проходил к кабинкам сзади.

Кабинки прятались за потертой шторой, подальше от глаз посетителей заведения. Они представляли собой всего лишь простые ящики из некрашеной фанеры с одним складным стулом внутри. Одну стенку в каждой из них заменяла тяжелая металлическая заслонка, за которой скрывалось толстое стекло, а за ним — еще одна комната. Стоило опустить жетон в щель, как заслонка поднималась, открывая взору женщину, сидевшую у противоположной от стекла стены. По сигналу она начинала раздеваться и выступала перед аудиторией из одного человека, пока не заканчивалось время и заслонка не опускалась.

Пять долларов за пять минут. Это было совсем недорого.

Никакие контакты, никакое общение с женщиной не разрешались, но Гримдайк часто обнаруживал на стекле отпечатки ладоней, следы губ и языков. Теоретически посетителям запрещалось обнаруживать себя, но Майло находил, что атмосфера этого замкнутого пространства нередко была пропитана запахом пота и тем, что казалось ему пряным ароматом секса.

Насчет второго он, естественно, не был уверен, поскольку в свои тридцать семь лет все еще оставался девственником.

Наугад выбрав третью кабинку, Гримдайк закрыл за собой хлипкую дверцу и сел, предварительно проверив металлический стул. Он придвинулся поближе к заслонке, убедив себя — это для удобства, чтобы дотянуться до отверстия для монет, не вставая.

Майло сунул жетон в щель: заслонка поднялась. Он не узнал эту женщину, хотя уже знал несколько постоянных танцовщиц. Она была смуглой и стройной, неопределенного возраста и национальности, с иссиня-черными волосами, касающимися плеч. На ней была фиолетовая футболка, обрезанная над пупком, и трусики от бикини в тон.

Какое-то мгновение Гримдайк изучал ее лицо, не забывая о быстротечности времени, испытывая холодок в паху. Его взгляд задержался на ее безукоризненной оливковой коже, миндалевидных глазах, в которых было что-то отдаленно восточное, влажных и темных, неподкрашенных полных губах.

Сидя почти на таком же, как у Майло, стуле, она начала без раскачки, проведя длинными пальцами по грудям. Ее соски проступили под тканью, и она поддернула кромку одежды, дразня Гримдайка промельком нежной, округлой плоти. Глаза ее были закрыты, губы — слегка раздвинуты, открывая кончик языка между безукоризненными зубами.

Выступление ее было менее механическим — более искренним, — чем у многих других, и Майло почувствовал, что реагирует на нее. Щеки вдруг вспыхнули, и он ощутил испарину на лице, пот под мышками.

Теперь женщина по-кошачьи потянулась и стащила футболку через голову. Одна ее рука вернулась к небольшим грудям, а другая скользнула в трусики и сжалась в промежности в кулак. Взгляд Майло перебегал с одной руки на другую, не зная, что предпочесть.

Наконец она решила за него: она поднялась, повернувшись спиной к окну, и скатила трусики с округлых смуглых ягодиц. Майло сидел как завороженный, наблюдая, как она стягивает их через бедра, спускает ниже колен, поднимает одну, другую ногу и делает шаг, впервые позволив ему увидеть волосы на лобке.

Обе ладони исчезли у нее между ног, оставаясь невидимыми, пока она не просунула назад кончики пальцев; потом она наклонилась вперед, подавшись ягодицами к стеклу. Дрожь пробежала по ее спине — просто игра? — она медленно повернулась, опустилась на стул и одну за другой подняла ноги, уперевшись пятками в стекло, выставив себя напоказ.

Майло ощутил головокружение, поскольку кровь прихлынула ему в пах. Глянцевый треугольник лобковых волос был аккуратно подстрижен. Она прошлась по нему пальцами, все настойчивее, пока наконец не погрузила их внутрь, и Гримдайк ощутил, как она содрогнулась на этот раз, раздвинув губки.

На Майло смотрел единственный глаз, налитый кровью.

Моргнул.

Заслонка опустилась.

Он отпрянул вместе со стулом, чуть не потеряв равновесие. Какое-то мгновение он был оглушен увиденным. (Воображаемым?) Идиотизм. Физически невозможно. И все же…

Он нашарил второй жетон. Дрожа, он вцепился в стул обеими руками, когда заслонка поднялась.

За окном сидела в ожидании другая женщина. Гримдайк признал в ней апатичную блондинку с платиновыми волосами, темными у корней. Когда Майло выскочил из будки, она расстегивала прозрачную блузку.

Невозможно.

Безумие.

Прежде чем войти в зал, он взял себя в руки. На негнущихся ногах он прошествовал к стойке, за которой восседал кассир. Майло кашлянул, чтобы отвлечь молодого человека от фривольного журнала.

Судя по вышитому на левой стороне нейлонового пиджака имени, звали его Гектор. Бегающие глазки угрюмо и апатично мгновение изучали Майло.

— Что-то желаете?

— Да, — вырвалось у него шепотом, и он откашлялся, чтобы придать голосу командные нотки. — В третьем номере есть девушка.

— А куда она денется. За то им и платят.

— Я в том смысле, ее сейчас там нет… Кассир нахмурился.

— Да ну? Пойдем-ка туда, приятель. Я ей устрою.

— Девушка там есть, — сказал Майло, прежде чем молодой человек слез с табурета. — Просто… она просто… не та.

— Как не та?

— Не та, что до нее.

Он чувствовал, что начинает запинаться, и не мог понять, действительно ли говорит бессвязно, или это ему только кажется.